Внутри этого диалога решались вопросы не только духовного характера: был здесь и совместный творческий поиск, и новые открытия, и переосмысление привычных ценностей.
1828 год. Пушкин уже давно не юноша. Позади ссылка на юг, изоляция в Михайловском. Уже написан «Пророк» (1826) и трагедия «Борис Годунов» (1825). Болезненно осмыслена трагедия декабристов. Легкомыслие переменилось постоянной глубокой рефлексией над настоящим и будущим. Внутри терзания и поиски новых философских и духовных горизонтов. Многие исследователи отмечают в поэзии Пушкина конца 1820-х годов мрачность, безутешность. Не просто так он начинает задаваться предельными вопросами о жизни и о смерти. Последняя кажется ему уже притягательной: «…ключ — холодный ключ забвенья, / Он слаще всех жар сердца утолит» («В степи мирской, печальной и безбрежной» (1827)).
Пушкин ищет внутреннего перерождения, нового осмысленного импульса, но не находит. Кризис достигает своего апогея и поэт пишет стихотворение — прекрасное своей безутешностью:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
«Жизнь, зачем ты мне дана?» Подобное мы слышим из уст многострадального Иова, ветхозаветного праведника: Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? (Иов 3:11). Но вопрос Пушкина не остался безответным, как, между прочим, и крик Иова. Ответил поэту святой.
Митрополит Московский Филарет (Дроздов) (1782–1867), человек необыкновенно одаренный, прекрасно образованный, «новый Златоуст» (как его тогда называли верующие), член Святейшего Синода, останавливается перед этим пушкинским вопросом и вступает с Александром Сергеевичем в поэтическое общение. Он пишет прямой стихотворный ответ Пушкину, который затем, в виде письма, был передан адресату:
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана,
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.
Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.
Вспомнись мне, Забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум —
И созиждится Тобою
Сердце чисто, светел ум!
Святой сознательно избегает нравоучительного пафоса. Он «вживается» в поэтический строй стихотворения и в том же ключе, в той же ритмике отвечает Пушкину. И строки святого проникают в самое сердце поэта. В них слышится голос не московского митрополита, а человека, который участливо хочет ему что-то подсказать. И Пушкин с благодарностью пишет свое ответное митрополиту стихотворение «Стансы» (19 января 1830 г.), где уже слышится иная интонация: «Я лил потоки слез нежданных, / И ранам совести моей / Твоих речей благоуханных / Отраден чистый был елей». Слова благодарности сменяются смирением, открывается новая перспектива: «Твоим огнем душа палима / Отвергла мрак земных сует, / И внемлет арфе Серафима (По одной из версий “Филарета”. — Т. С.) / В священном ужасе поэт».
Диалог святого и знаменитого поэта завершился. Впереди новые творческие свершения («Повести Белкина», «Капитанская дочка», две последние главы «Евгения Онегина»), встреча с Н. Н. Гончаровой, семья, дуэль. И даже такая, казалось бы, трагическая смерть Пушкина подтвердила истинность слов святого Филарета: «Не напрасно, не случайно/ Жизнь от Бога мне дана».
Сохранилось предание, будто перед самой смертью Гоголь со скорбью признался близкому другу:
— Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял!
— Чего? Что Вы потеряли?
— Оттого, что не поступил в монастырь. Ах, отчего батюшка отец Макарий не взял меня к себе в скит?
Знаменитый писатель (1809—1852) трижды посещал Оптину пустынь. Глубокая духовная жажда, постоянно томившая его, подталкивала Николая Васильевича к монашеской жизни. Среди иноков он находил утешение, помощь, «духовный отдых». Впечатлениями после первого посещения монастыря писатель поделился с графом А. П. Толстым: «Нигде я не видел таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует все небесное». «Гоголь оставил в памяти нашей обители примерный образец благочестия», — из дневника оптинского иеромонаха Евфимия от 2 июня 1851 года.
Быть может, самое сильное впечатление осталось у автора «Мертвых душ» после того, как ему посчастливилось лично пообщаться со святым — преподобным Макарием Оптинским (1788–1860). Беседа состоялась без свидетелей — один на один. Содержания её никто так и не узнал.
Выйдя, Николай Васильевич произнес: «Да, мне сказали правду, это единственный из всех известных мне людей, кто имеет власть и силу повести на источники воды живой».
Из воспоминаний Анны Григорьевны Достоевской, жены писателя: «Федор Михайлович пошел проводить доктора, вернулся страшно бледный и стал на колени около дивана, на который мы положили малютку. Я тоже стала на колени рядом с мужем. Kаково же было мое отчаяние, когда вдруг дыхание младенца прекратилось и наступила смерть… Федор Михайлович поцеловал младенца, три раза его перекрестил и навзрыд заплакал. Я тоже рыдала». В мае 1878 года Достоевский похоронил своего маленького сына Алексея. Страшное горе буквально раздавило писателя. Окончательно истомившись, он решает посетить Оптину пустынь в надежде найти здесь утешение, научиться жить дальше.
25 июня. Писатель лишь кратко констатирует в письме: «В Опт(иной) Пустыни были двое суток. Затем поехали обратно на тех же лошадях…». Подробности посещения обители можно восстановить косвенно. О том, что Достоевский трижды встречался со знаменитым старцем — преподобным Амвросием Оптинским, пишет жена писателя. Она приоткрывает и то, о чем беседовали писатель и святой: «Когда Федор Михайлович рассказал старцу о постигшем нас несчастии и моем слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и когда Федор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери…». Действительно впоследствии в издании «Братьев Карамазовых» 1906 года Анна Григорьевна на полях главки «Верующие бабы» напрямую сопоставила слова литературного старца Зосимы с тем, что сказал ее мужу преподобный Амвросий.
Быть может наиболее исчерпывающее, пусть и чрезвычайно краткое свидетельство об общении Достоевского и святого оставил Е. Н. Поселянин — духовное чадо оптинского старца. В книге «Душеполезное чтение» он передает одну фразу, которую сказал святой после того, как писатель вышел из его келии: «Это кающийся». О гении преподобный говорит можно сказать с высшей духовной «похвалой».
Эта встреча — итог долгих и мучительных поисков Достоевского. Преодолевая личную трагедию — смерть сына — писатель в своем последнем романе «Братья Карамазовы» подводит черту своему творческому и личностному пути, не без влияния того, что он ощутил в Оптиной пустыни и что увидел в преподобном Амвросии. Общение знаменитости и святого стало не только частной страницей в жизни Достоевского. Оно символизировало и нечто более глобальное: встречу интеллигенции и Церкви.
«Херувимская песнь», написанная знаменитым композитором Глинкой, стала итогом творческого общения музыканта и святого. Вдохновленный беседами со святителем, Михаил Иванович разрабатывает новый подход к древним церковным напевам. Начался небывалый прорыв в истории русской духовной музыки, отголоски которого мы и сейчас слышим за богослужением.
Святитель Игнатий (1807–1867) в период своего настоятельства в Троице-Сергиевой пустыни под Петербургом активно участвовал в восстановлении вверенной ему обители. Святитель решил начать не со зданий и стен, а с возрождения богослужебного пения. В это время М. И. Глинка (1804–1857), глубоко интересуясь традицией русского духовного пения, много путешествовал по империи. Приехав в Троице-Сергиеву пустынь, композитор принимает предложение святого Игнатия провести занятия с монастырским хором.
В этот период между святителем Игнатием и Глинкой сложился особый, очень личный диалог, в котором выработалось их общее понимание сложных творческих вопросов, далеко выходящих за пределы музыкальной специфики. Композитор настолько глубоко «проживает» это общение, что просит святого запечатлеть проговоренное между ними. Епископ эту просьбу исполняет. Статья «Христианский пастырь и христианин-художник» — хоть и не стенограмма сказанного двумя мыслителями, но, очевидно, отражает основные смыслы состоявшегося диалога. Обсуждаемые в ней вопросы затрагивали не столько собственно церковную музыку, сколько фундаментальные проблемы творчества как такового и в частности — взаимосвязанность в нем этических и эстетических принципов.
«Душа моя с детства объята любовию к изящному. Я чувствовал, как она воспевала какую-то дивную песнь кому-то великому, чему-то высокому, воспевала неопределительно для меня самого», — признается художник. И епископ отвечает этому вздоху: «Когда усвоится таланту Евангельский характер, — а это сопряжено с трудом и внутреннею борьбою, — тогда художник озаряется вдохновением свыше, только тогда он может говорить свято, петь свято, живописать свято».
Музыкант написал ряд богослужебных произведений для музыкального монашеского коллектива. В том числе и свою знаменитую «Херувимскую песнь», которая стала символом творческого общения святого и знаменитости.
Что происходит, когда святой встречается со святым, когда одна знаменитая личность общается с другой?
Известен один примечательный диалог, который состоялся в 1891 году между императором Александром III и графиней Александрой Андреевной Толстой, двоюродной тетушкой Льва Толстого:
— Скажите, кого вы находите самыми замечательными и популярными людьми в России? — спросил государь. — Зная вашу искренность, я уверен, что вы скажете мне правду… Меня, конечно, и не думайте называть.
— И не назову.
— Кого же именно вы назовете?
— Во-первых — Льва Толстого…
— Это я ожидал. А далее?
— Я назову еще одного человека.
— Но кого же?
— Отца Иоанна Кронштадтского.
Государь рассмеялся и ответил:
— Мне это не вспомнилось. Но я с вами согласен.
Действительно, отца Иоанна Кронштадтского (1829–1908) знала вся Россия. А. П. Чехов, путешествуя в 1890 году по Сахалину, писал: «Не было в России дома, где бы не знали об отце Иоанне. Куда бы я ни заходил, везде на стене висел его портрет». Со всей империи к святому приезжали не только рядовое, «тяглое» население, но и почтенные генералы, мятущиеся интеллигенты.
В этот же период в Москве жил священник, которого тогда практически никто не знал. Отец Алексий (Мечёв) (1859–1923) — настоятель храма святителя Николая Чудотворца в Кленниках, 8 лет служил в пустом храме — прихожан просто не было. И только благодаря вере и стойкости святого в церковь постепенно начали стекаться христиане.
Жена отца Алексия Анна долго и тяжело болела. Страшно мучаясь, она просила своего супруга перестать вымаливать её и отпустить. 29 августа 1902 года матушка умерла. Безутешный вдовец, похоронив свою жену, наглухо закрылся ото всех в своей комнате.
В то время в Москву приехал отец Иоанн. Услышав о страшной печали священника, знаменитый святой захотел встретиться с ним. «Вы пришли разделить со мной мое горе?» — спросил отец Алексий. «Не горе твое я пришел разделить, а радость, — ответил праведный Иоанн Кронштадский, — тебя посещает Господь. Оставь свою келью и выйди к людям; только отныне и начнешь ты жить. Ты жалуешься на свои скорби и думаешь — нет на свете горя больше твоего, а ты будь с народом, войди в чужое горе, возьми его на себя и тогда увидишь, что твое несчастье мало, незначительно в сравнении с общим горем, и легче тебе станет».
Так после встречи со знаменитым пастырем, святой Алексей «весь уходит в чужое горе, растворяет своё горе в общей скорби». Московский праведник, которому суждено было стать впоследствии утешителем для верующих со всей России, «новой духовной знаменитостью», сказал однажды: «Господь посещает наше сердце скорбями, чтобы раскрыть нам сердца других людей. Так было в моей жизни».
Источник: http://foma.ru/kak-svyatyie-obshhalis-so-znamenitostyami.html
Святитель Филарет (Дроздов) и Александр Сергеевич Пушкин
Пушкин ищет внутреннего перерождения, нового осмысленного импульса, но не находит. Кризис достигает своего апогея и поэт пишет стихотворение — прекрасное своей безутешностью:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
«Жизнь, зачем ты мне дана?» Подобное мы слышим из уст многострадального Иова, ветхозаветного праведника: Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? (Иов 3:11). Но вопрос Пушкина не остался безответным, как, между прочим, и крик Иова. Ответил поэту святой.
Митрополит Московский Филарет (Дроздов) (1782–1867), человек необыкновенно одаренный, прекрасно образованный, «новый Златоуст» (как его тогда называли верующие), член Святейшего Синода, останавливается перед этим пушкинским вопросом и вступает с Александром Сергеевичем в поэтическое общение. Он пишет прямой стихотворный ответ Пушкину, который затем, в виде письма, был передан адресату:
Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана,
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.
Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.
Вспомнись мне, Забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум —
И созиждится Тобою
Сердце чисто, светел ум!
Святой сознательно избегает нравоучительного пафоса. Он «вживается» в поэтический строй стихотворения и в том же ключе, в той же ритмике отвечает Пушкину. И строки святого проникают в самое сердце поэта. В них слышится голос не московского митрополита, а человека, который участливо хочет ему что-то подсказать. И Пушкин с благодарностью пишет свое ответное митрополиту стихотворение «Стансы» (19 января 1830 г.), где уже слышится иная интонация: «Я лил потоки слез нежданных, / И ранам совести моей / Твоих речей благоуханных / Отраден чистый был елей». Слова благодарности сменяются смирением, открывается новая перспектива: «Твоим огнем душа палима / Отвергла мрак земных сует, / И внемлет арфе Серафима (По одной из версий “Филарета”. — Т. С.) / В священном ужасе поэт».
Диалог святого и знаменитого поэта завершился. Впереди новые творческие свершения («Повести Белкина», «Капитанская дочка», две последние главы «Евгения Онегина»), встреча с Н. Н. Гончаровой, семья, дуэль. И даже такая, казалось бы, трагическая смерть Пушкина подтвердила истинность слов святого Филарета: «Не напрасно, не случайно/ Жизнь от Бога мне дана».
Преподобный Макарий Оптинский и Николай Васильевич Гоголь
— Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял!
— Чего? Что Вы потеряли?
— Оттого, что не поступил в монастырь. Ах, отчего батюшка отец Макарий не взял меня к себе в скит?
Знаменитый писатель (1809—1852) трижды посещал Оптину пустынь. Глубокая духовная жажда, постоянно томившая его, подталкивала Николая Васильевича к монашеской жизни. Среди иноков он находил утешение, помощь, «духовный отдых». Впечатлениями после первого посещения монастыря писатель поделился с графом А. П. Толстым: «Нигде я не видел таких монахов. С каждым из них, мне казалось, беседует все небесное». «Гоголь оставил в памяти нашей обители примерный образец благочестия», — из дневника оптинского иеромонаха Евфимия от 2 июня 1851 года.
Быть может, самое сильное впечатление осталось у автора «Мертвых душ» после того, как ему посчастливилось лично пообщаться со святым — преподобным Макарием Оптинским (1788–1860). Беседа состоялась без свидетелей — один на один. Содержания её никто так и не узнал.
Выйдя, Николай Васильевич произнес: «Да, мне сказали правду, это единственный из всех известных мне людей, кто имеет власть и силу повести на источники воды живой».
Преподобный Амвросий Оптинский и Федор Михайлович Достоевский
25 июня. Писатель лишь кратко констатирует в письме: «В Опт(иной) Пустыни были двое суток. Затем поехали обратно на тех же лошадях…». Подробности посещения обители можно восстановить косвенно. О том, что Достоевский трижды встречался со знаменитым старцем — преподобным Амвросием Оптинским, пишет жена писателя. Она приоткрывает и то, о чем беседовали писатель и святой: «Когда Федор Михайлович рассказал старцу о постигшем нас несчастии и моем слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и когда Федор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери…». Действительно впоследствии в издании «Братьев Карамазовых» 1906 года Анна Григорьевна на полях главки «Верующие бабы» напрямую сопоставила слова литературного старца Зосимы с тем, что сказал ее мужу преподобный Амвросий.
Быть может наиболее исчерпывающее, пусть и чрезвычайно краткое свидетельство об общении Достоевского и святого оставил Е. Н. Поселянин — духовное чадо оптинского старца. В книге «Душеполезное чтение» он передает одну фразу, которую сказал святой после того, как писатель вышел из его келии: «Это кающийся». О гении преподобный говорит можно сказать с высшей духовной «похвалой».
Эта встреча — итог долгих и мучительных поисков Достоевского. Преодолевая личную трагедию — смерть сына — писатель в своем последнем романе «Братья Карамазовы» подводит черту своему творческому и личностному пути, не без влияния того, что он ощутил в Оптиной пустыни и что увидел в преподобном Амвросии. Общение знаменитости и святого стало не только частной страницей в жизни Достоевского. Оно символизировало и нечто более глобальное: встречу интеллигенции и Церкви.
Святитель Игнатий (Брянчанинов) и Михаил Иванович Глинка
Святитель Игнатий (1807–1867) в период своего настоятельства в Троице-Сергиевой пустыни под Петербургом активно участвовал в восстановлении вверенной ему обители. Святитель решил начать не со зданий и стен, а с возрождения богослужебного пения. В это время М. И. Глинка (1804–1857), глубоко интересуясь традицией русского духовного пения, много путешествовал по империи. Приехав в Троице-Сергиеву пустынь, композитор принимает предложение святого Игнатия провести занятия с монастырским хором.
В этот период между святителем Игнатием и Глинкой сложился особый, очень личный диалог, в котором выработалось их общее понимание сложных творческих вопросов, далеко выходящих за пределы музыкальной специфики. Композитор настолько глубоко «проживает» это общение, что просит святого запечатлеть проговоренное между ними. Епископ эту просьбу исполняет. Статья «Христианский пастырь и христианин-художник» — хоть и не стенограмма сказанного двумя мыслителями, но, очевидно, отражает основные смыслы состоявшегося диалога. Обсуждаемые в ней вопросы затрагивали не столько собственно церковную музыку, сколько фундаментальные проблемы творчества как такового и в частности — взаимосвязанность в нем этических и эстетических принципов.
«Душа моя с детства объята любовию к изящному. Я чувствовал, как она воспевала какую-то дивную песнь кому-то великому, чему-то высокому, воспевала неопределительно для меня самого», — признается художник. И епископ отвечает этому вздоху: «Когда усвоится таланту Евангельский характер, — а это сопряжено с трудом и внутреннею борьбою, — тогда художник озаряется вдохновением свыше, только тогда он может говорить свято, петь свято, живописать свято».
Музыкант написал ряд богослужебных произведений для музыкального монашеского коллектива. В том числе и свою знаменитую «Херувимскую песнь», которая стала символом творческого общения святого и знаменитости.
Святой праведный Иоанн Кронштадтский и святой праведный Алексей (Мечёв)
Известен один примечательный диалог, который состоялся в 1891 году между императором Александром III и графиней Александрой Андреевной Толстой, двоюродной тетушкой Льва Толстого:
— Скажите, кого вы находите самыми замечательными и популярными людьми в России? — спросил государь. — Зная вашу искренность, я уверен, что вы скажете мне правду… Меня, конечно, и не думайте называть.
— И не назову.
— Кого же именно вы назовете?
— Во-первых — Льва Толстого…
— Это я ожидал. А далее?
— Я назову еще одного человека.
— Но кого же?
— Отца Иоанна Кронштадтского.
Государь рассмеялся и ответил:
— Мне это не вспомнилось. Но я с вами согласен.
Действительно, отца Иоанна Кронштадтского (1829–1908) знала вся Россия. А. П. Чехов, путешествуя в 1890 году по Сахалину, писал: «Не было в России дома, где бы не знали об отце Иоанне. Куда бы я ни заходил, везде на стене висел его портрет». Со всей империи к святому приезжали не только рядовое, «тяглое» население, но и почтенные генералы, мятущиеся интеллигенты.
В этот же период в Москве жил священник, которого тогда практически никто не знал. Отец Алексий (Мечёв) (1859–1923) — настоятель храма святителя Николая Чудотворца в Кленниках, 8 лет служил в пустом храме — прихожан просто не было. И только благодаря вере и стойкости святого в церковь постепенно начали стекаться христиане.
Жена отца Алексия Анна долго и тяжело болела. Страшно мучаясь, она просила своего супруга перестать вымаливать её и отпустить. 29 августа 1902 года матушка умерла. Безутешный вдовец, похоронив свою жену, наглухо закрылся ото всех в своей комнате.
В то время в Москву приехал отец Иоанн. Услышав о страшной печали священника, знаменитый святой захотел встретиться с ним. «Вы пришли разделить со мной мое горе?» — спросил отец Алексий. «Не горе твое я пришел разделить, а радость, — ответил праведный Иоанн Кронштадский, — тебя посещает Господь. Оставь свою келью и выйди к людям; только отныне и начнешь ты жить. Ты жалуешься на свои скорби и думаешь — нет на свете горя больше твоего, а ты будь с народом, войди в чужое горе, возьми его на себя и тогда увидишь, что твое несчастье мало, незначительно в сравнении с общим горем, и легче тебе станет».
Так после встречи со знаменитым пастырем, святой Алексей «весь уходит в чужое горе, растворяет своё горе в общей скорби». Московский праведник, которому суждено было стать впоследствии утешителем для верующих со всей России, «новой духовной знаменитостью», сказал однажды: «Господь посещает наше сердце скорбями, чтобы раскрыть нам сердца других людей. Так было в моей жизни».
Источник: http://foma.ru/kak-svyatyie-obshhalis-so-znamenitostyami.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий