Библиотека - учреждение светское, но в стране, где 80% жителей позиционируют себя как православные, допустимо проведение мероприятий информационно-просветительского характера, в частности, о Крещении (и других главных празниках).
Этот праздник нашёл отражение в некоторых произведениях классической литературы, о чем можно интересно рассказать своим читателям.
На Руси издавна обычай: ходить в храм, набирать крещенской воды, окунаться три раза с головой в ледяную воду проруби. Об этом лучше всех написал Иван Шмелёв в своей книге «Лето Господне»:
«Ни свет, ни заря, еще со свечкой ходят, а уже топятся в доме печи, жарко трещат дрова, — трескучий мороз, должно быть. В сильный мороз березовые дрова весело трещат, а когда разгорятся – начинают гудеть и петь. Я сижу в кроватке и смотрю из-под одеяла, будто из теплой норки, как весело полыхает печка, скачут и убегают тени…… Слышу — отец кричит, такой веселый: «жарче нажаривай, под тридцать градусов подкатило!» Входит Горкин, мягко ступает в валенках, тоже веселый говорит: «….А теперь Крещенье – Богоявленье, завтра из Кремля крестный ход на реку пойдет, Животворящий Крест погружат в ердани, пушки будут палить. А кто и окунаться будет под лед. И я буду, каждый год в ердани окунаюсь. Мало что мороз, а душе радость.» В передней – граненый кувшин, крещенский: пойдут за святой водой. Пошлогоднюю воду в колодец выльют, — чистая, как слеза! Лежит на салфетке свечка, повязанная ленточкой-пометкой: будет гореть у святой купели, и ее принесут домой».
«Впервые везут меня на ердань, смотреть. Потеплело, морозу только пятнадцать градусов. Мы с отцом едем на беговых, наши на выездных санях. С Каменного моста видно на снегу черную толпу, против Тайницкой башни. Отец спрашивает, хороша ердань наша? Очень хороша. На расчищенном синеватом льду стоит на четырех столбиках, обвитых елкой, серебряная беседка под золотым крестом. Под ней - прорублена во льду ердань. Отец сводит меня на лед и ставит на ледяную глыбу, чтобы получше видеть. Из-под кремлевской стены, розовато - седой с морозу, несут иконы, кресты, хоругви, и выходят серебряные священники много - много. В солнышке все блестит - и ризы, и иконы, и золотые куличики архиереев - митры. Долго выходят из-под Кремля священники светлой лентой и голубые певчие. Валит за ними по сугробам великая черная толпа, поют молитвы, гудят из Кремля колокола ...Не видно, что у ердани, только доносится пение да выкрик протодиакона. Говорят «Погружают крест!». Слышу знакомое: «Во Иорда-ане крещающуся Тебе, Господи-и» - и вдруг грохает из пушки. Отец кричит: «Пушки, гляди, палят!» - и указывает на башню. Прыгают из зубцов черные клубы дыма, и из них молнии и ба-бах! И радостно, и страшно. Крестный ход уходит назад под стены. Стреляют долго».
«Крещенский вечер. Наши уехали в театры. Отец ведет меня к Горкину, а сам торопится на горы – поглядеть, как там Василь-Василич. Горкин напился малинки и лежит укутанный, под шубой. Я читаю ему Евангелие, как грелся Господь во Иордане. Прочитал – он и говорит: «Хорошо мне, касатик.. будто и я со Христом крестился, все жилки разымаются. Выростешь, тоже в ердани окунайся.»
Что можно еще рассказать о празднике Крещения Господня так, чтобы почувствовать праздничный дух, благодать и Промысл Божий? Что можно вспомнить или какие мысли обдумать в этот день? Что поможет человеку на Земле прийти в умиление и почувствовать дыхание Горнего мира…
Итак. Чехов.
Как ни странно, первый раз в сознательной жизни наше поколение с праздником Крещения могло столкнуться ни через бабушку, ни через чьи-то рассказы о силе крещенской воды, а через Чехова в рассказе «Художество». Небольшой, совершенно замечательный рассказ, в котором великое и смешное идут рядом, смех сквозь слёзы, ком в горле и одновременно лёгкость на душе.
Главный герой — как многие чеховские герои — смешной, жалкий, ничтожный человек. Но…у него — Талант! Он каждый год на Крещение делает «Иордань»! Да такую, что любому видно — перед ним настоящий творец прекрасного!
«Серёжка бегает по селу, как угорелый. Он спотыкается, бранится, клянётся, что сейчас пойдёт на реку и сломает всю работу. Это он ищет подходящих красок.«Иордань» получается у него такая, что со многих окрестных сёл люди специально приходят на праздник. Мастер продумывает всё до мелочей — от величины специальных колышков до выражения глаз ледяного голубя на верхушке креста. А описание крещенского утра в рассказе! Так и хочется очутиться там и ощутить вместе со всеми волнение перед тем, как снимут покровные рогожи с Серёжкиного ледяного сооружения.
Карманы у него полны охры, синьки, сурика, медянки; не заплатив ни копейки, он опрометью выбегает из одной лавки и бежит в другую. Из лавки рукой подать в кабак. Тут выпьет, махнет рукой и, не заплатив, летит дальше. В одной избе берёт он свекловичных бураков, в другой луковичной шелухи, из которой делает он жёлтую краску. Он бранится, толкается, грозит и… хоть бы одна живая душа огрызнулась! Все улыбаются ему, сочувствуют, величают Сергеем Никитичем, все чувствуют, что художество есть не его личное, а общее, народное дело. Один творит, остальные ему помогают. Серёжка сам по себе ничтожество, лентяй, пьянчуга и мот, но когда он с суриком или циркулем в руках, то он уже нечто высшее, Божий слуга».
«Наверху раздаётся благовест… Тысячи голов обнажаются, движутся тысячи рук,— тысячи крестных знамений!И именно в этот момент – совершенно неправославный или нецерковный человек — может ощутить радость и величие праздника!
И Серёжка не знает, куда деваться от нетерпения. Но вот, наконец, звонят к «Достойно»; затем, полчаса спустя, на колокольне и в толпе заметно какое-то волнение. Из церкви одну за другою выносят хоругви, раздаётся бойкий, спешащий трезвон. Серёжка дрожащей рукой сдёргивает рогожи… и народ видит нечто необычайное. Аналой, деревянный круг, колышки и крест на льду переливают тысячами красок. Крест и голубь испускают из себя такие лучи, что смотреть больно… Боже милостивый, как хорошо! В толпе пробегает гул удивления и восторга; трезвон делается ещё громче, день ещё яснее. Хоругви колышутся и двигаются над толпой, точно по волнам. Крестный ход, сияя ризами икон и духовенства, медленно сходит вниз по дороге и направляется к Иордани. Машут колокольне руками, чтобы там перестали звонить, и водосвятие начинается. Служат долго, медленно, видимо стараясь продлить торжество и радость общей народной молитвы. Тишина.
Но вот погружают крест, и воздух оглашается необыкновенным гулом. Пальба из ружей, трезвон, громкие выражения восторга, крики и давка в погоне за колышками. Серёжка прислушивается к этому гулу, видит тысячи устремлённых на него глаз, и душа лентяя наполняется чувством славы и торжества».
Василий Никифоров-Волгин, рассказ «Крещение»
В крещенский сочельник я подрался с Гришкой. Со слов дедушки я стал рассказывать ему, что сегодня в полночь сойдет с неба ангел и освятит на реке воду, и она запоет: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи». Гришка не поверил и обозвал меня «баснописцем». Этого прозвища я не вытерпел и толкнул Гришку в сугроб, а он дал мне по затылку и обсыпал снегом. В слезах пришел домой. Меня спросили: — О чем кувыкаешь?
— Гри-и-шка не верит, что вода петь бу-у-дет сегодня ночью! Из моих слов ничего не поняли. — Нагрешник ты, нагрешник, — сказали с упреком, — даже в Христов Сочельник не обойтись тебе без драки!
—Да я же ведь за дело Божье вступился, — оправдывался я.
Сегодня великое освящение воды. Мы собирались в церковь. Мать сняла с божницы сосудец с остатками прошлогодней святой воды и вылила ее в печь, в пепел, ибо грех выливать ее на места попираемые. Отец спросил меня: — Знаешь, как прозывается по древнему богоявленская вода? Святая агиасма!
Я повторил это, как бы огнем вспыхнувшее слово, и мне почему-то представился недавний ночной пожар за рекой и зарево над снежным городом. Почему слово «агиасма» слилось с этим пожаром, объяснить себе не мог. Не оттого ли, что страшное оно?
На голубую от крещенского мороза землю падал большими хлопьями снег. Мать сказала:
— Вот ежели и завтра Господь пошлет снег, то будет урожайный год.
В церковь пришли все заметеленными и румяными от мороза. От замороженных окон стоял особенный снежный свет — точно такой же, как между льдинами, которые недавно привезли с реки на наш двор.
Посредине церкви стоял большой ушат воды и рядом парчовый столик, на котором поставлена водосвятная серебряная чаша с тремя белыми свечами по краям. На клиросе читали «пророчества». Слова их журчали, как многоводные родники в лесу, а в тех местах, где пророки обращаются к людям, звучала набатная медь: «Измойтесь и очиститесь, оставьте лукавство пред Господом: жаждущие, идите к воде живой…»
Читали тринадцать паремий. И во всех их струилось и гремело слово «вода». Мне представлялись ветхозаветные пророки в широких одеждах, осененные молниями, одиноко стоящие среди камней и высоких гор, а над ними янтарное библейское небо, и ветер, развевающий их седые волосы...
При пении «Глас Господень на водах» вышли из алтаря к народу священник и диакон. На водосвятной чаше зажгли три свечи.
— Вот и в церкви поют, что на водах голос Божий раздается, а Гришка не верит... Плохо ему будет на том свете!
Я искал глазами Гришку, чтобы сказать ему про это, но его не было видно.
Священник читал молитву «Велий еси Господи, и чудна дела Твоя... Тебе поет солнце. Тебе славит луна, Тебе присутствуют звезды... Тебе слушает свет...»
После молитвы священник трижды погрузил золотой крест в воду, и в это время запели снегом и ветром дышащий богоявленский тропарь «Во Иордани крещающуся Тебе Господи, тройческое явися поклонение», и всех окропляли освященной водою.
От ледяных капель, упавших на мое лицо, мне казалось, что теперь наступит большое ненарадованное счастье, и все будет по хорошему, как в день Ангела, когда отец «осеребрит» тебя гривенником, а мать пятачком и пряником в придачу. Литургия закончилась посреди храма перед возженным светильником, и священник сказал народу:
— Свет этот знаменует Спасителя, явившегося в мир просветить всю поднебесную!
Подходили к ушату за святой водой. Вода звенела, и вспоминалась весна.
Так же как и на Рождество, в доме держали «дозвездный пост». Дождавшись наступления вечера, сели мы за трапезу — навечерницу. Печеную картошку ели с солью, кислую капусту, в которой попадались морозинки (стояла в холодном подполе), пахнущие укропом огурцы и сладкую, медом заправленную кашу. Во время ужина начался зазвон к Иорданскому всенощному бдению. Началось оно по рождественскому — великим повечерием. Пели песню: «Всяческая днесь да возрадуется Христу явльшуся во Иордан» и читали Евангелие о сошествии на землю Духа Божьего.
После всенощной делали углем начертание креста на дверях, притолоках, оконных рамах — в знак ограждения дома от козней дьявольских. Мать сказывала, что в этот вечер собирают в деревне снег с полей и бросают в колодец, чтобы сделать его сладимым и многоводным, а девушки «величают звезды». Выходят они из избы на двор. Самая старшая из них несет пирог, якобы в дар звездам, и скороговоркой, нараспев выговаривают:
— Ай, звезды, звезды, звездочки! Все вы звезды одной матушки, белорумяны и дородливы. Засылайте сватей по миру крещеному, сряжайте свадебку для мира крещеного, для пира гостиного, для красной девицы родимой.
Слушал и думал: хорошо бы сейчас побежать по снегу к реке и послушать, как запоет полнощная вода...
Мать «творит» тесто для пирога, влив в него ложечку святой воды, а отец читает Библию. За окном ветер гудит в березах и ходит крещенский мороз, похрустывая валенками. Завтра на отрывном «численнике» покажется красная цифра 6, и под ней будет написано звучащее крещенской морозной водою слово: «Богоявление». Завтра пойдем на Иордань!
Иван Бунин
Крещенская ночь
Темный ельник снегами, как мехом,
Опушили седые морозы,
В блестках инея, точно в алмазах,
Задремали, склонившись березы.
Неподвижно застыли их ветки,
А меж ними на снежное лоно,
Точно сквозь серебро кружевное,
Полный месяц глядит с небосклона.
Высоко он поднялся над лесом,
В ярком свете своем цепенея,
И причудливо стелются тени,
На снегу под ветвями чернея.
Замело чаши леса метелью, —
Только вьются следы и дорожки,
Убегая меж сосен и елок,
Меж березок до ветхой сторожки.
Убаюкала вьюга седая
Дикой песнею лес опустелый,
И заснул он, засыпанный вьюгой,
Весь сквозной, неподвижный и белый.
Спят таинственно стройные чащи,
Спят, одетые снегом глубоким,
И поляны, и луг, и овраги,
Где когда-то шумели потоки.
Тишина, – даже ветка не хрустнет!
А, быть может, за этим оврагом
Пробирается волк по сугробам
Осторожным и вкрадчивым шагом.
Тишина, – а, быть может, он близко…
И стою я, исполнен тревоги,
И гляжу напряженно на чащи,
На следы и кусты вдоль дороги.
В дальних чащах, где ветви как тени
В лунном свете узоры сплетают,
Все мне чудится что-то живое,
Все как будто зверьки пробегают.
Огонек из лесной караулки
Осторожно и робко мерцает,
Точно он притаился под лесом
И чего-то в тиши поджидает.
Бриллиантом лучистым и ярким,
То зеленым, то синим играя,
На востоке, у трона Господня,
Тихо блещет звезда, как живая.
А над лесом все выше и выше
Всходит месяц, – и в дивном покое
Замирает морозная полночь
И хрустальное царство лесное!
Федор Глинка (1786-1880)
Явление Неведомаго
И было, — то было в Вифаре, —
Креститель под пальмой стоял,
А желтый поток Иордана
Кипел и шумел и сиял…
Сбиралося много народу;
И отрок и старец седой
Стремились, из жажды спасенья,
Живой окатиться водой…
Из дальних пустынь на верблюде,
Из ближних на статном коне,
И раб и свободные люди
Спешили к иорданской воде.
Радушно снимая одежды,
Всяк сердце хотел обнажать,
А голос пустыни — пустынным
Душам возвещал благодать…
Как многое тут пробудилось!
Все тайны раскрылись сердец:
То мытарь бледнел и молился,
То в латах смирялся боец…
И слезы текли по ланитам,
И вздохи кипели в устах!
И все торопились омыться
Иордана в священных водах…
— Но вдруг вдохновенный Креститель
Воскликнул во ушию всех:
«Глядите! Се Агнец есть Божий
От мира взимающий грех!»…
И взоры всех ищут кого-то,
Как будто видения снов;
Глядят, вопрошают с заботой:
«Где ж дивный взиматель грехов?!.»
— И путник вдали показался —
Величествен, тих, сановит;
И шел он, как Божия дума,
Высокою тайной покрыт!..
Так ходят алмазныя звезды,
По синим своим высотам,
Сияньем земных обливая,
Не данствуя их суетам!..
И вспыхнули разныя чувства
На лицах людей и в очах:
То вера боролась с неверьем,
То с сладкой надеждою страх.
Пытливость лукаво глядела,
И кротость смиренно ждала:
Что скажет неведомый путник,
Какия проявит дела?!.
От путника ж веяло жизнью,
Зане Он и жизнь и любовь;
И будет так веять, доколе
Погаснет лампада веков!!.
 |
| Крещенское водосвятие. Борис Кустодиев. 1921 г. |
Темный ельник снегами, как мехом,
Опушили седые морозы,
В блестках инея, точно в алмазах,
Задремали, склонившись березы.
Неподвижно застыли их ветки,
А меж ними на снежное лоно,
Точно сквозь серебро кружевное,
Полный месяц глядит с небосклона.
Высоко он поднялся над лесом,
В ярком свете своем цепенея,
И причудливо стелются тени,
На снегу под ветвями чернея.
Замело чаши леса метелью, —
Только вьются следы и дорожки,
Убегая меж сосен и елок,
Меж березок до ветхой сторожки.
Убаюкала вьюга седая
Дикой песнею лес опустелый,
И заснул он, засыпанный вьюгой,
Весь сквозной, неподвижный и белый.
Спят таинственно стройные чащи,
Спят, одетые снегом глубоким,
И поляны, и луг, и овраги,
Где когда-то шумели потоки.
Тишина, – даже ветка не хрустнет!
А, быть может, за этим оврагом
Пробирается волк по сугробам
Осторожным и вкрадчивым шагом.
Тишина, – а, быть может, он близко…
 |
| Крещение Господне (Богоявление) Нестеров Михаил Васильевич. 1890–1894. Роспись в крестильне Владимирского собора в Киеве |
И стою я, исполнен тревоги,
И гляжу напряженно на чащи,
На следы и кусты вдоль дороги.
В дальних чащах, где ветви как тени
В лунном свете узоры сплетают,
Все мне чудится что-то живое,
Все как будто зверьки пробегают.
Огонек из лесной караулки
Осторожно и робко мерцает,
Точно он притаился под лесом
И чего-то в тиши поджидает.
Бриллиантом лучистым и ярким,
То зеленым, то синим играя,
На востоке, у трона Господня,
Тихо блещет звезда, как живая.
А над лесом все выше и выше
Всходит месяц, – и в дивном покое
Замирает морозная полночь
И хрустальное царство лесное!
Федор Глинка (1786-1880)
Явление Неведомаго
И было, — то было в Вифаре, —
Креститель под пальмой стоял,
А желтый поток Иордана
Кипел и шумел и сиял…
Сбиралося много народу;
И отрок и старец седой
Стремились, из жажды спасенья,
Живой окатиться водой…
Из дальних пустынь на верблюде,
 |
| Явление Христа народу. Иванов Александр Андреевич. 1837–1857 гг. Холст, масло. 540х750. Русский музей, Санкт-Петербург |
Из ближних на статном коне,
И раб и свободные люди
Спешили к иорданской воде.
Радушно снимая одежды,
Всяк сердце хотел обнажать,
А голос пустыни — пустынным
Душам возвещал благодать…
Как многое тут пробудилось!
Все тайны раскрылись сердец:
То мытарь бледнел и молился,
То в латах смирялся боец…
И слезы текли по ланитам,
И вздохи кипели в устах!
И все торопились омыться
Иордана в священных водах…
— Но вдруг вдохновенный Креститель
Воскликнул во ушию всех:
«Глядите! Се Агнец есть Божий
От мира взимающий грех!»…
И взоры всех ищут кого-то,
Как будто видения снов;
Глядят, вопрошают с заботой:
«Где ж дивный взиматель грехов?!.»
— И путник вдали показался —
 |
| Крещение. И. Айвазовский. 1890-е гг. Феодосийская картинная галерея им. И. К. Айвазовского |
Величествен, тих, сановит;
И шел он, как Божия дума,
Высокою тайной покрыт!..
Так ходят алмазныя звезды,
По синим своим высотам,
Сияньем земных обливая,
Не данствуя их суетам!..
И вспыхнули разныя чувства
На лицах людей и в очах:
То вера боролась с неверьем,
То с сладкой надеждою страх.
Пытливость лукаво глядела,
И кротость смиренно ждала:
Что скажет неведомый путник,
Какия проявит дела?!.
От путника ж веяло жизнью,
Зане Он и жизнь и любовь;
И будет так веять, доколе
Погаснет лампада веков!!.
Методическая подборка:
Библейские сюжеты в русской живописи
Круг лета Господня: Антология русской поэзии
Круг лета Господня: забытый вкус поэзии
Круг лета Господня: Антология русской поэзии
Круг лета Господня: забытый вкус поэзии
спасибо!
ОтветитьУдалить