Пасха, по обычаю, празднуется целых 40 дней, до праздника Вознесения Христова. И все эти 40 дней можно говорить о пасхальных традициях - народных, литературных, православных.
Пасхальных стихотворений в русской поэзии немало. Но настоящих, вдохновенных, удивительных – увы, наперечёт. Страстная неделя – другое дело, а светлый праздник оставлял стихотворцев в растерянности. Рождалось нечто из обязательной программы, приглаженное, предсказуемое в каждой строке. Или – переслащённые стихи для детского альбома, которые не остаются в памяти. Но счастливые исключения всё-таки были. И среди них – два крылатых, в прямом и переносном смысле. Два из трёх, написанных по одному случаю, по одной канве. В творческом споре. А, может, и не в споре. Но – на наше счастье, написанных.
Мы точно не знаем, когда они замыслили это соревнование. Но знаем участников, каждый из которых оставил по восьмистишию. Пушкин, Дельвиг, Туманский.
Кто такой Фёдор Антонович Туманский? Главное – не перепутать его с двоюродным братом, Туманским Василием, которого Пушкин с доброй иронией вспоминал в «Путешествии Онегина»:
Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время на нее взирал.
Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время на нее взирал.
Этот Василий Иванович частенько писал и публиковал стихи – вполне почтенные, на уровне (уж простите за неуместные ранжиры!) хорошего третьего ряда пушкинской плеяды. А, кроме того, был политиком, заметным даже из европейского монокля и попечителем Полтавской гимназии. По словам мемуариста, «имел вид не вполне праздный». Все Туманские – малороссийские аристократы, многие стали крупными дипломатами Российской империи.
А Фёдор Антонович был русским консулом в Яссах, а позже – в Белграде. Пока служил в Яссах – частенько наведывался в Кишинёв, где жил ссыльный Пушкин. Приятельствовал Туманский и с Дельвигом. Сохранилось меньше десяти стихотворений Фёдора Туманского. Он был истинным «высоким дилетантом», литературного честолюбия не имел. А взлёты случались.
По-видимому, он тяготился службой, уставал от интриг, от суеты – и свои поэтические увлечение оберегал от схожих тягот. По немногим сохранившимся строкам Туманского видна душа искренно, даже простодушно верующего человека. Без надменности, без светского холодка.
Ну, а теперь – о главном. «Знаете ли вы трогательный обычай русского мужика в Светлое Воскресение выпускать на волю птичку? вот вам стихи на это», – писал Пушкин Гнедичу из Кишинёва, посылая ему новые стихи.
Традиция эта не везде была связана именно со Светлым и в наше время если возрождается, то не повсеместно. Более распространён другой повод из церковного календаря, вошедший в поговорку: «Благовещенье— птиц на волю отпущенье». Это и сегодня привычно. Благовещенье – предчувствие пасхального воскресенья. Из-за этого возникла путаница, многие относят стихи о птичке к Благовещенью.
Но в Петербурге было заведено отпускать птиц именно на Пасху: «В Страстную неделю и в неделю Светлого Воскресения разносят птичек в клетках, как-то: жаворонков, синиц, подорожников и продают их, с условием на выпуск», – пишет Терещенко, исследователь русских народных традиций. И Пушкину «на чужбине» припомнилась именно петербургская Пасха. Быть может, тогда, в 1823-м году, ему и в Кишинёве удалось выпустить из клетки какую-нибудь канарейку? Поверим поэту на слово.
Кто предложил устроить это замечательное соревнование – теперь уж неизвестно. Об этом поэтическом турнире мы узнаём из краткого рассказа Льва Сергеевича Пушкина – понятно, чьего брата. Лев Пушкин дружил с Фёдором Туманским.
Это было весной 1823 года – незадолго до Светлой. Неизвестно, в какой день они ударили по рукам и когда каждый из них написал своё восьмистишие: датировка (в особенности в случае с Туманским) вызывает споры. Три стихотворца – Дельвиг, Пушкин и Туманский – задумали соревнование. Написать экспромтом по восьмистишию на заданную тему. Приближалась Пасха – и припомнился тот самый обычай. Задали и размер – четырёхстопный ямб.
Когда-то Ломоносов, Сумароков и Тредиаковский поспорили – кто лучше переложит 143-й давидов псалом. Переводы были изданы анонимно, в одной книге. Каждый боролся за благосклонность читателей. Но они враждовали, всерьёз боролись за первенство в русской словесности, а Пушкин с приятелями зла друг на дружку не держали.
У Дельвига, по обыкновению, получилось нечто, издалека напоминающее перевод из античной классики. И за рифмой он следил недостаточно усердно:
Во имя Делии прекрасной,
Во имя пламенной любви,
Тебе, летунье сладкогласной,
Дарю свободу я. — Лети!
И я равно счастливой долей
От милой наделен моей:
Как ей обязана ты волей,
Так я неволею своей.
Во имя Делии прекрасной,
Во имя пламенной любви,
Тебе, летунье сладкогласной,
Дарю свободу я. — Лети!
И я равно счастливой долей
От милой наделен моей:
Как ей обязана ты волей,
Так я неволею своей.
Туманский писал проще, без античных красот. И – человечнее:
Вчера я растворил темницу
Воздушной пленницы моей:
Я рощам возвратил певицу,
Я возвратил свободу ей.
Она исчезла, утопая
В сияньи голубого дня,
И так запела, улетая,
Как бы молилась за меня.
Вчера я растворил темницу
Воздушной пленницы моей:
Я рощам возвратил певицу,
Я возвратил свободу ей.
Она исчезла, утопая
В сияньи голубого дня,
И так запела, улетая,
Как бы молилась за меня.
В 1864-м К.Д.Ушинский включил это стихотворение Туманского в своё «Родное слово» – и с тех пор полвека без него не обходилась ни одна хрестоматия. Туманского прославляли как автора одного, но гениального стихотворения. Признавали, что он одержал верх над Пушкиным. В его «Птичке» нет заданности, но многие замечали в ней чистоту и восторг искренней молитвы. Особенно во второй – ключевой – строфе. Всего-то четыре строчки, а характер автора ощущается. Это и восхищало добродушных читателей старинных хрестоматий.
«Птичка» Туманского стала известной детской песней. Его многократно и небезуспешно перелагали на музыку. Выходит, в состязании победил Туманский? И в словарях крылатых выражений появилась: «Я рощам возвратил певицу…».
У Пушкина находили личностный, слишком злободневный мотив, намёки на ссылку, на несвободу:
В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью;
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать!
В чужбине свято наблюдаю
Родной обычай старины:
На волю птичку выпускаю
При светлом празднике весны.
Я стал доступен утешенью;
За что на Бога мне роптать,
Когда хоть одному творенью
Я мог свободу даровать!
Это запоминалось, будоражило воображение, но и воспринималась как низкая «злоба дня», от которой отрешился Туманский в своём чистейшем восторге. Считалось, что Пушкин отвлекает цензуру пасхальными ассоциациями, а сам хочет пожаловаться на несвободу. Но – в ХХ веке пушкинская «Птичка» взлетела высоко. Нет, Туманского продолжали публиковать, в том числе и в хрестоматиях, но Пушкина выучили наизусть. И, по меньшей мере, одна его строка стала крылатой – «На волю птичку выпускаю».
Три восьмистишия того шутливого турнира и впрямь похожи. И не столь важно, что нет точной датировки их написания. Главное, что они (особенно – стихотворения Пушкина и Туманского) – лучшее, что написано о Пасхе русскими поэтами. Два стихотворения по восемь строк летят, как птицы, в пасхальном небе.
Арсений Замостьянов
Арсений Замостьянов
Комментариев нет:
Отправить комментарий