От скорбных песен 41-го года полумифического акына Джамбула — до бравурных стихов Маршака и Эренбурга мая 45-го
В эти дни стихи о войне звучат и на официальных празднествах, и в школах, и по телевидению. Вспоминают погибших поэтов и тех, чьи стихи публиковались во фронтовых газетах. Мы постарались прояснить историю некоторых знаковых фронтовых стихотворений. Историю поколения. По каким законам они жили, что ценили в поэзии, каких стихов ждали?
1.Что можно считать первым известным фронтовым стихотворением?
В эти дни стихи о войне звучат и на официальных празднествах, и в школах, и по телевидению. Вспоминают погибших поэтов и тех, чьи стихи публиковались во фронтовых газетах. Мы постарались прояснить историю некоторых знаковых фронтовых стихотворений. Историю поколения. По каким законам они жили, что ценили в поэзии, каких стихов ждали?
Стихи, связанные с гитлеровским нашествием, появились в первых же номерах газет 23 июня. Из авторов отметим знаменитых песенников Алексея Суркова и Василия Лебедева-Кумача, а также ленинградца Виссариона Саянова. В первые дни войны они писали взахлёб. И не только по велению сердца. Так была построена система пропаганды в дотелевизионную эпоху: стихи требовались газетам. Песни тоже рождались быстро. Одну из первых написал Борис Фомин — автор самого популярного русского шлягера ХХ века «Дорогой длинною» (более известного в мире с английскими словами «Those Were the Days»). Сорокалетнего Фомина считали реликтом уходящей романсовой культуры, а он в первые дни войны, не дожидаясь призывов, «приравнял к штыку» дирижёрскую палочку.
В этой песне ещё не чувствуется горечь первых поражений, она напоминает залихватские «оборонные» песни тридцатых:
И не раз, и не два недругов учили
Обходить стороной русские луга!
И не раз, и не два мы в поход ходили
И не раз, и не два били мы врага!
В первые недели войны эта песня частенько звучала по радио, её знали наизусть тысячи людей.
2. Почему поэты-фронтовики так любили даже в лирических стихах говорить от имени поколения — «мы»? нет ли здесь признаков тоталитарного мышления?
Не всякая противоположность индивидуализму тоталитарна. Цивилизация устроена сложнее. Скажем, на родине демократии, в античных Афинах, индивидуализм был не в чести. Это, конечно, пример, далёкий от реалий ХХ века. Но студенты тридцатых годов, ставшие поэтами Великой Отечественной, меньше всего похожи на «серую массу». По нраву, по темпераменту, даже по литературным вкусам Коган, Кульчицкий, Гудзенко, Майоров, — совсем не близнецы. И писали не по трафаретам. Главное, что их объединяло — готовность защищать Родину, которую они, вслед за Маяковским, считали «весной человечества». Молодые поэты предвидели, что судьба поколения будет трагической: бой и гибель. Относились к такой судьбе романтически. Считали, что подвиг бессмертен, а гибель на поле брани — это взлёт, а не падение. Наверное, они не ошибались. Ведь война завершилась победой, а павших поэтов не перечеркнуло даже наше забывчивое время.
3. Откуда взялся Василий Тёркин — персонаж Твардовского?
Боец из поэмы Твардовского стал для нас символом солдата-победителя — не официозным, не приглаженным. Живым. Многие из нас застали фронтовиков Великой Отечественной в том возрасте, когда они ещё напоминали Тёркина. Но Василий Тёркин — как литературный образ — родился ещё во время «незнаменитой» Финской войны. Твардовский тогда был военкором газеты Ленинградского округа «На страже Родины» и вместе с другими поэтами (среди них — Николай Тихонов и Самуил Маршак!) сочинял рифмованные фельетоны про красноармейца Василия Тёркина. Даже книжка вышла. А 23 июня 41 года Твардовский бросил свой московский кабинет и, снова военкором, отправился на фронт. Он многое повидал в первые месяцы нашествия и решил, что для такой войны фельетонные напевы не подходят. Нет, он не отказался от юмора, но нашёл эпическую интонацию, в которой совместилось многое — и марш, и лубок, и плач, и лирика, и частушка. Первые главы будущей «Книги про бойца» показали: стихи про Тёркина для армии — необходимое литературное довольствие. «Тёркин» звучал по радио, появлялся во всех газетах, начиная с «Правды». Не обошлось и без партийной критики: Твардовский не пускал в поэму то, что казалось ему фальшивым, даже если власти считали это знаком благонамеренности. Но Тёркин преодолел всё и принёс своему автору и народную любовь, и Сталинскую премию. Иногда говорят: Твардовский создал солдатскую поэзию, а Симонов — офицерскую. Твардовский увидел войну глазами бойца, а Симонов — в бинокль командира.
4. Откуда взялось выражение «Ленинградцы, дети мои…»?
В годы войны эти строки знали все ленинградцы. Во второй половине 1930-х годов казахский акын Джамбул Джабаев стал всесоюзно известной фигурой. Считалось, что ему за девяносто. Его стихи в русском переводе воплощали идеал патриотической благонамеренности того времени: он прославлял Сталина, Ежова, батыра Ворошилова, великие стройки, рекордные перелёты… Конечно, реальный Джамбул не мог так тонко разбираться в лабиринтах политической и эстетической конъюнктуры. Безусловно, Джамбул сочинял песни, импровизировал. Скорее всего, благожелательно относился к советской власти, но мало что знал о её реалиях. Истинными авторами феномена стали переводчики. А он был символом многонационального советского братства. Мудрый восточный старец с белоснежной бородой и верной домрой — что может быть эффектнее? Джамбула включили в школьную программу, его портрет мелькал в газетах.
Постоянным переводчиком Джамбула в военные годы стал Марк Тарловский — заметный поэт, обладавший виртуозной техникой. Он умел переводить быстро и афористично. И вот в блокадном Ленинграде уже в 1941-м году зазвучали стихи:
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Мне в струе степного ручья
Виден отблеск невской струи.
Если вдоль снеговых хребтов
Взором старческим я скользну —
Вижу своды ваших мостов,
Зорь балтийских голубизну,
Фонарей вечерних рои,
Золоченых крыш острия…
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Недаром эти стихи надолго стали хрестоматийными. Неплохая стилизация Тарловского и настоящая пропагандистская победа. Пропагандистская не в уничижительном смысле: во время войны пропаганда необходима. Джамбул глядел с плакатов на ленинградцев, они читали его послание и верили, что страна — огромная страна — не бросит осаждённый город.
Сын Джамбула — Алгадай Жамбылов — погиб в боях за Днепропетровск. Сам акын умер в июне 1945-го, вскоре после Победы. Таков постскриптум к патриотическим посланиям казахского старца…
5. Все ли поэты Великой Отечественной нашли читателя при жизни?
Разумеется, нет. Самый трагический и в то же время счастливый пример — Николай Майоров. 8 февраля 1942 года 22-летний бывший студент Литературного института, политрук пулемётной роты 1106-го стрелкового полка 331-й дивизии, погиб у деревни Баранцево, что в Смоленской области. Погиб задолго до Победы. Большая часть его архива пропала. Для читателей такого поэта не существовало. Гибель. Забвение. Но через двадцать лет голос погибшего поэта зазвучал: друзья собрали его стихи — конечно, далеко не всё из написанного. И начались публикации, которые не прошли незамеченными. Некоторые строки Майорова стали крылатыми. О его самых известных стихах многие думают, что они написаны на фронте. А в них — предчувствие большой войны, а не её след:
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Да, снова — «мы»! Он написал эти строки, когда товарищи уходили на Финскую войну. Сравнивать её с Великой Отечественной невозможно. Но Майоров — историк по образованию — не сомневался, что мир запылает, что его придётся спасать всем поколением.
6. В одном из самых известных стихотворений о войне поэт провозглашает: «Нас не нужно жалеть!» Что это за программа?
Это Семён Гудзенко, пожалуй, самый яркий поэт, заявивший о себе именно в годы войны. В подтексте его идеологии — ницшеанство, перелетевшее в Россию вместе с буревестником революции. «Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью…», — это говорит Сатин у Горького, а поколение Гудзенко читало Горького внимательно. Легче всего осудить эту «программу сверхчеловека» с удобных сусальных позиций. А это прометеевский бунт человека против извечной несправедливости. Таких посланий в мировой поэзии мало: слишком многое должно совпасть и переплестись. Тут и личное кредо, о котором Гудзенко заявляет запальчиво, и шум времени, и надрыв, и торжество… Панорама и завещание! И, если мы уж вспомнили Горького, нужно назвать и Киплинга — ещё одного литературного предшественника Гудзенко. Тут и «Завет», и «Бремя белых» где-то рядом — несмотря на «идейные разногласия».
Вот когда мы вернёмся
и победу штыками добудем —
всё долюбим, ровесник,
и работу найдём для себя.
Лично этот манифест автору воплотить не удалось — он скончался в 1953 году в возрасте 30 лет от последствий военных ран.
7. Чем «взял» читателя Симонов?
Его стихи во время войны знали не только ценители поэзии, Симонов определял стиль эпохи. Его стихам даже песенное воплощение не требовалось для широкой славы. Вот уж кто «лиру посвятил армии». В его многотомном наследии трудно найти страницу, не связанную с войной, будь то Ледовое побоище или Гражданская война в Испании. А главные страницы связаны, конечно, с Великой Отечественной. Он не сторонился «трудных» эпизодов войны. Сколько злых (прежде всего — на самого себя) стихов Симонов опубликовал об отступлении!
Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной.
Это проявится и в прозе. Он, как никто, умел писать о войне и в точно примеченных подробностях, и с лирическим напором. Ещё совсем молодым он написал поэму «Далеко на Востоке» — сильнейшее описание современной войны, войны машин и людей. Но это было ещё до Великой Отечественной… Как много психологической правды в стихотворении о кукле, оставленной при отступлении:
Привязанная ниточкой за шею,
Она, бежать отчаявшись давно,
Смотрела на разбитые траншеи,
Дрожа в своем холодном кимоно.
Некоторые стихи Симонова становились лозунгами — например, всем известное «Если дорог тебе твой дом…». Но чаще у него выходила более тонкая работа. Именно на фронтовые и предвоенные годы пришёлся расцвет поэзии Симонова. Дело тут не только в молодости автора. Он относился к войне как к главному вызову в жизни и ни проза, ни драматургия не могла раскрыть этого порыва.
Интересная история случилась со стихотворением «Жди меня». Его ещё в годы войны положили на музыку, а потом появилось ещё несколько песен на эти стихи. И ведь известные композиторы брались за дело! А всё равно «Жди меня» осталось в истории как стихотворение, а не как песня. Случай редчайший. И в скромном исполнении немного картавившего автора «Жди меня» производит сильнейшее впечатление.
8. Какие стихи звучали в мае 1945 года?
Газеты ежедневно публиковали стихи о Победе. Поэты «дежурили» в «Правде» и «Известиях». Твардовский, Сурков, Эренбург, Демьян Бедный, Щипачёв… Шедевров не было, они родятся позже — такие как «Москва» Твардовского. Но стихи того мая — исторический документ. Чтобы представить себе характерное газетное победное стихотворение — перечитаем Маршака:
В часы большого торжества
Прохладным ранним летом
Сияет вечером Москва
Незатемненным светом.
Поет на улице народ,
Шумит, ведет беседы.
Так вот он — час, и день, и год
Свершившейся победы!
В этой песне ещё не чувствуется горечь первых поражений, она напоминает залихватские «оборонные» песни тридцатых:
И не раз, и не два недругов учили
Обходить стороной русские луга!
И не раз, и не два мы в поход ходили
И не раз, и не два били мы врага!
В первые недели войны эта песня частенько звучала по радио, её знали наизусть тысячи людей.
Не всякая противоположность индивидуализму тоталитарна. Цивилизация устроена сложнее. Скажем, на родине демократии, в античных Афинах, индивидуализм был не в чести. Это, конечно, пример, далёкий от реалий ХХ века. Но студенты тридцатых годов, ставшие поэтами Великой Отечественной, меньше всего похожи на «серую массу». По нраву, по темпераменту, даже по литературным вкусам Коган, Кульчицкий, Гудзенко, Майоров, — совсем не близнецы. И писали не по трафаретам. Главное, что их объединяло — готовность защищать Родину, которую они, вслед за Маяковским, считали «весной человечества». Молодые поэты предвидели, что судьба поколения будет трагической: бой и гибель. Относились к такой судьбе романтически. Считали, что подвиг бессмертен, а гибель на поле брани — это взлёт, а не падение. Наверное, они не ошибались. Ведь война завершилась победой, а павших поэтов не перечеркнуло даже наше забывчивое время.
Боец из поэмы Твардовского стал для нас символом солдата-победителя — не официозным, не приглаженным. Живым. Многие из нас застали фронтовиков Великой Отечественной в том возрасте, когда они ещё напоминали Тёркина. Но Василий Тёркин — как литературный образ — родился ещё во время «незнаменитой» Финской войны. Твардовский тогда был военкором газеты Ленинградского округа «На страже Родины» и вместе с другими поэтами (среди них — Николай Тихонов и Самуил Маршак!) сочинял рифмованные фельетоны про красноармейца Василия Тёркина. Даже книжка вышла. А 23 июня 41 года Твардовский бросил свой московский кабинет и, снова военкором, отправился на фронт. Он многое повидал в первые месяцы нашествия и решил, что для такой войны фельетонные напевы не подходят. Нет, он не отказался от юмора, но нашёл эпическую интонацию, в которой совместилось многое — и марш, и лубок, и плач, и лирика, и частушка. Первые главы будущей «Книги про бойца» показали: стихи про Тёркина для армии — необходимое литературное довольствие. «Тёркин» звучал по радио, появлялся во всех газетах, начиная с «Правды». Не обошлось и без партийной критики: Твардовский не пускал в поэму то, что казалось ему фальшивым, даже если власти считали это знаком благонамеренности. Но Тёркин преодолел всё и принёс своему автору и народную любовь, и Сталинскую премию. Иногда говорят: Твардовский создал солдатскую поэзию, а Симонов — офицерскую. Твардовский увидел войну глазами бойца, а Симонов — в бинокль командира.
В годы войны эти строки знали все ленинградцы. Во второй половине 1930-х годов казахский акын Джамбул Джабаев стал всесоюзно известной фигурой. Считалось, что ему за девяносто. Его стихи в русском переводе воплощали идеал патриотической благонамеренности того времени: он прославлял Сталина, Ежова, батыра Ворошилова, великие стройки, рекордные перелёты… Конечно, реальный Джамбул не мог так тонко разбираться в лабиринтах политической и эстетической конъюнктуры. Безусловно, Джамбул сочинял песни, импровизировал. Скорее всего, благожелательно относился к советской власти, но мало что знал о её реалиях. Истинными авторами феномена стали переводчики. А он был символом многонационального советского братства. Мудрый восточный старец с белоснежной бородой и верной домрой — что может быть эффектнее? Джамбула включили в школьную программу, его портрет мелькал в газетах.
Постоянным переводчиком Джамбула в военные годы стал Марк Тарловский — заметный поэт, обладавший виртуозной техникой. Он умел переводить быстро и афористично. И вот в блокадном Ленинграде уже в 1941-м году зазвучали стихи:
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Мне в струе степного ручья
Виден отблеск невской струи.
Если вдоль снеговых хребтов
Взором старческим я скользну —
Вижу своды ваших мостов,
Зорь балтийских голубизну,
Фонарей вечерних рои,
Золоченых крыш острия…
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Недаром эти стихи надолго стали хрестоматийными. Неплохая стилизация Тарловского и настоящая пропагандистская победа. Пропагандистская не в уничижительном смысле: во время войны пропаганда необходима. Джамбул глядел с плакатов на ленинградцев, они читали его послание и верили, что страна — огромная страна — не бросит осаждённый город.
Сын Джамбула — Алгадай Жамбылов — погиб в боях за Днепропетровск. Сам акын умер в июне 1945-го, вскоре после Победы. Таков постскриптум к патриотическим посланиям казахского старца…
Разумеется, нет. Самый трагический и в то же время счастливый пример — Николай Майоров. 8 февраля 1942 года 22-летний бывший студент Литературного института, политрук пулемётной роты 1106-го стрелкового полка 331-й дивизии, погиб у деревни Баранцево, что в Смоленской области. Погиб задолго до Победы. Большая часть его архива пропала. Для читателей такого поэта не существовало. Гибель. Забвение. Но через двадцать лет голос погибшего поэта зазвучал: друзья собрали его стихи — конечно, далеко не всё из написанного. И начались публикации, которые не прошли незамеченными. Некоторые строки Майорова стали крылатыми. О его самых известных стихах многие думают, что они написаны на фронте. А в них — предчувствие большой войны, а не её след:
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Да, снова — «мы»! Он написал эти строки, когда товарищи уходили на Финскую войну. Сравнивать её с Великой Отечественной невозможно. Но Майоров — историк по образованию — не сомневался, что мир запылает, что его придётся спасать всем поколением.
Это Семён Гудзенко, пожалуй, самый яркий поэт, заявивший о себе именно в годы войны. В подтексте его идеологии — ницшеанство, перелетевшее в Россию вместе с буревестником революции. «Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью…», — это говорит Сатин у Горького, а поколение Гудзенко читало Горького внимательно. Легче всего осудить эту «программу сверхчеловека» с удобных сусальных позиций. А это прометеевский бунт человека против извечной несправедливости. Таких посланий в мировой поэзии мало: слишком многое должно совпасть и переплестись. Тут и личное кредо, о котором Гудзенко заявляет запальчиво, и шум времени, и надрыв, и торжество… Панорама и завещание! И, если мы уж вспомнили Горького, нужно назвать и Киплинга — ещё одного литературного предшественника Гудзенко. Тут и «Завет», и «Бремя белых» где-то рядом — несмотря на «идейные разногласия».
Вот когда мы вернёмся
и победу штыками добудем —
всё долюбим, ровесник,
и работу найдём для себя.
Лично этот манифест автору воплотить не удалось — он скончался в 1953 году в возрасте 30 лет от последствий военных ран.
Его стихи во время войны знали не только ценители поэзии, Симонов определял стиль эпохи. Его стихам даже песенное воплощение не требовалось для широкой славы. Вот уж кто «лиру посвятил армии». В его многотомном наследии трудно найти страницу, не связанную с войной, будь то Ледовое побоище или Гражданская война в Испании. А главные страницы связаны, конечно, с Великой Отечественной. Он не сторонился «трудных» эпизодов войны. Сколько злых (прежде всего — на самого себя) стихов Симонов опубликовал об отступлении!
Опять мы отходим, товарищ,
Опять проиграли мы бой,
Кровавое солнце позора
Заходит у нас за спиной.
Это проявится и в прозе. Он, как никто, умел писать о войне и в точно примеченных подробностях, и с лирическим напором. Ещё совсем молодым он написал поэму «Далеко на Востоке» — сильнейшее описание современной войны, войны машин и людей. Но это было ещё до Великой Отечественной… Как много психологической правды в стихотворении о кукле, оставленной при отступлении:
Привязанная ниточкой за шею,
Она, бежать отчаявшись давно,
Смотрела на разбитые траншеи,
Дрожа в своем холодном кимоно.
Некоторые стихи Симонова становились лозунгами — например, всем известное «Если дорог тебе твой дом…». Но чаще у него выходила более тонкая работа. Именно на фронтовые и предвоенные годы пришёлся расцвет поэзии Симонова. Дело тут не только в молодости автора. Он относился к войне как к главному вызову в жизни и ни проза, ни драматургия не могла раскрыть этого порыва.
Интересная история случилась со стихотворением «Жди меня». Его ещё в годы войны положили на музыку, а потом появилось ещё несколько песен на эти стихи. И ведь известные композиторы брались за дело! А всё равно «Жди меня» осталось в истории как стихотворение, а не как песня. Случай редчайший. И в скромном исполнении немного картавившего автора «Жди меня» производит сильнейшее впечатление.
Газеты ежедневно публиковали стихи о Победе. Поэты «дежурили» в «Правде» и «Известиях». Твардовский, Сурков, Эренбург, Демьян Бедный, Щипачёв… Шедевров не было, они родятся позже — такие как «Москва» Твардовского. Но стихи того мая — исторический документ. Чтобы представить себе характерное газетное победное стихотворение — перечитаем Маршака:
В часы большого торжества
Прохладным ранним летом
Сияет вечером Москва
Незатемненным светом.
Поет на улице народ,
Шумит, ведет беседы.
Так вот он — час, и день, и год
Свершившейся победы!
Комментариев нет:
Отправить комментарий